Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019

Петр, сын Гордея

Сани с мешками муки. 1825. Гравюра А. Орловского

Рано утром Петр отправился на телеге из дома в сторону Смоленска, чтобы забрать из монастыря продукты для стоявших, по его сведениям, возле Серпухова воинов из его воеводства. Недалеко от города он нагнал крестьянскую телегу, в которой, среди наваленного в беспорядке домашнего скарба сидела растрепанная женщина и четверо маленьких детей. Ее муж быстрым шагом вел под уздцы лошадь в сторону города. Сзади к телеге была привязана веревкой корова, сильно тормозившая движение своей медленной походкой.

От крестьян сын кузнеца узнал, что в Смоленске ударили в набат, созывая собраться всех окрестных жителей под защиту его стен. Ходили слухи, что в окрестностях уже появились ногайские всадники, которые грабят и жгут дома в деревнях и селах, берут людей в полон.

Узнав эту новость, Петр хотел сначала вернуться за матерью и сестрой, которых отец поручил его заботам. Однако надо было сначала выполнить приказ Огнева и забрать в монастыре припасы для гарнизона. Юноша решил быстро доехать до монастыря и уже на обратном пути, с обозом, забрать родственников и укрыть их где-нибудь в лесу.

Подумав, он решил, что сперва надо ненадолго заехать к городскому голове Потемкину и узнать у него точнее, что происходит и куда надо везти съестные припасы.

У ворот города выстроилась длинная очередь из телег, на которых сидели беженцы, а также из взятого ими с собой домашнего скота. Чтобы не стоять в бесконечной очереди Петр решил припрятать свою телегу, запряженную верным Сирко невдалеке от ворот, в той самой березовой роще, к которой выходил подземный ход из дома Поляковых.

Привязав коня к березе, сын кузнеца быстро пробрался между телегами, конями, коровами и толпами беженцев, проскочил мимо наряда вооруженных рогатинами посадских, стоящих на страже и побежал к хоромам наместника. Знакомые стражники у ворот сказали ему, что там сейчас располагается Потемкин и другие члены совета, взявшего на себя организацию обороны города.

Потемкин хорошо знал сына кузнеца и сразу его принял.

— Хорошо, что ты заехал, — сказал он. — К нам, наконец-то, прибыл отряд рейтар под командование капитана Юргена фон Фаренсбаха. Вместе с немцами вернулся и наш Степан. Я послал их по направлению к твоему дому. Надо незаметно провести немцев к гуляй-городу, который стоит на холме возле деревни Молоди. Это распоряжение Хворостинина.

— А больше Дмитрий Иванович ничего не просил мне передать? Про монастырский обоз с продуктами? — спросил Петр.

— Про обоз он мне ничего не написал, — ответил Потемкин. — Может быть у Евфросинии есть какие-нибудь сведения. Это она мне передала записку, что князь отправил голубиной почтой.

— Вот еще что, — добавил Потемкин. — Я запретил кому-либо выезжать из города, чтобы татары не узнали, что у нас тут нет сильного воинского гарнизона. Возьми пропуск на выход у меня в сенях, у заместителя.

Петр поблагодарил управляющего, взял бумагу с подписью Потемкина, в которую вписали его имя и фамилию, и побежал к дому Поляковых.

Евфросиния сидела дома вместе с сестрой и дочерью. После письма Хворостинина она передала обязанности ключницы одному из помощников Потемкина, сославшись на то, что раз будет длительная осада и городской совет берет в свои руки распоряжение всеми запасами продовольствия в городе, то ему надо передать и те продукты, которые хранятся в хоромах наместника.

Настоящей причиной того, что Евфросиния сдала свои ключи, было то, что она недавно поняла, что понесла от князя. Она хотела сохранить ребенка и потому отошла в сторону от напряженной и тяжелой работы по управлению наместническим хозяйством во время осады.

Знахарка рассказала Петру о содержании записки Хворостинина. Узнав, что тот едет в монастырь, она с сестрой и дочерью засобирались вместе с ним. Бежать за разрешением на выезд из города женщины не стали, а решили воспользоваться подземным ходом. Петр проводил их до выхода из подземелья, запер дверь изнутри, вернулся в дом Паисия, а потом вышел за пределы крепостных стен по пропуску Потемкина, оставив стражникам ключ от железной двери в подземелье.

Через полчаса Петр с Поляковыми ехали в сторону Свято-Троицкого монастыря. Телега была полупустая, поскольку женщины взяли с собой только лечебные травы и мази, да оставленную князем книгу «про белый клобук», как ее называла Авдотья.

Еще Поляковы взяли с собой семейную икону священно мученицы Евдокии. По преданию, гонители христиан усекли ей голову. В русском народе эту святую мученицу называли Авдотья Весновка, поскольку считали, что Бог поручил ей воскрешать землю от зимнего сна — смерти, и дал ключи от всех весенних вод. Святая могла, по собственному усмотрению, «пускать или не пускать» весну. В соответствии с этим народным прозванием Евфросиния и нарекла свою дочь Авдотьей.

Петр вез в телеге также только две важные для него вещи: отцовский боевой топор и самострел.

Казалось, что все складывается удачно, однако тут начались совершенно необъяснимые явления.

Не доезжая версты до монастыря, они встретили обоз с припасами для полка Хворостинина. На передней телеге ехал Иллиодор. Рядом с ним сидел молодой парень. Парень был крупного телосложения, немного похожий лицом с виду на ломовую лошадь; его худое лицо с широким носом обрамляли длинные черные волосами, перехваченные на высоком лбу черной льняной лентой; коричневые глаза ярко горели. Это был тот самый Федор Конь, про которого думал во время визита Хворостинина авва Дормидонд. Он вызвался поехать с Иллиодором помочь довезти смоленским ополченцам припасы и снаряжение. На их телеге была погружена передвижная церковь-шатер и все необходимые для богослужений принадлежности.

Остальными пятью телегами управляли приписанные к монастырю мужики. В их телегах лежали мешки, полные сухарей и круп, стояли бочки с соленым мясом и салом, корзины с сушеной рыбой. Все монастырские мужики были вооружены топорами и рогатинами.

Иллиодор рассказал, что как только их обоз отъехал от ворот, к монастырю прискакали ногайцы, которые гнались за бежавшими от них окрестными крестьянами. Поэтому попасть в монастырь в ближайшее время будет невозможно.

Посовещавшись, решили ехать окружным путем, через Преображенье, к дому Петра, где тот сможет забрать мать и сестру, а потом схоронить всех женщин и детей глубоко в лесу, в охотничьей сторожке кузнеца.

Тогда можно будет вести обоз к гуляй-городу. Петр надеялся также на то, что у дома они встретят отряд немецких рейтар, которых туда недавно повел Степан.

Подъехав через несколько часов пути по лесной дороге к Преображенью, путники увидели, что в селе недавно побывали ногайцы.

Деревянная церквушка горела, избы стояли с распахнутыми настежь дверями. Людей нигде не было видно. По единственной сельской улице расхаживал бесхозный поросенок и жалобно хрюкал. Бедное животное грабители не забрали с собой, поскольку свинина считалась у них «нечистой» пищей.

Как потом выяснилось, утром на службу в храме собрались все жители окрестных деревень. После окончания службы Борис и Глеб Кузьмины забрались на спор, кто быстрее, на колокольню. Сверху они увидели, что вдалеке по дороге к селу скачет отряд вооруженных кочевников. Сорванцы не растерялись и ударили в колокол. Привыкшие к постоянным сигналам тревоги — набату — селяне сразу же побежали укрываться в ближайший лес. Священник Кирилл остался в храме, чтобы не допустить поругания святынь.

Теперь священник лежал на пороге церквушки, крепко прижимая к груди, почерневшую от времени икону Спасителя. Голова священника была глубоко рассечена саблей, но на лице сохранилось спокойное выражение — уверенность в том, что он умирает за благое дело.

Судя по всему, священник мешал ногаям выносить из храма священные сосуды и обдирать серебряные оклады с икон, и те его за это зарубили.

Петр, рискуя попасть под падающие с крыши храма горящие бревна, взял под руки и оттащил от двери церкви бездыханное тело своего духовного отца.

Иллиодор подобрал упавшую на землю из холодных рук отца Кирилла икону. Только они это сделали, как обвалилась прогоревшая перекладина на церковной колокольне и на землю, жалобно звякнув, упал небольшой медный колокол.

Невдалеке от горящей церкви Петр принялся рыть могилу, чтобы упокоить прах священник. Отцовской боевой секирой он резал мягкую песчаную почву, а потом руками вытаскивал ее из ямы наружу. Мужики хотели ему помочь рыть могилу, но он от их помощи отказался.

Иллиодор отпел отца Кирилла, его тело положили в могилу, покрыли сверху куском полотна, оказавшимся в одной из телег, и засыпали землей. На могильной насыпи соорудили из березовых жердей православный крест с двумя поперечными перекладинами. На верхней перекладине креста, на зачищенной топором плоской поверхности Петр вырезал ножом надпись: «Рабъ Божий Кириллъ. Лета 7080 года».

Петр хоронил своего духовного наставника умело и быстро, хотя ранее никогда не делал этого. Вечно улыбающееся лицо юноши стало серьезным, слез на глазах не было. Плакали только женщины, которые вдруг остро почувствовали, какая опасность нависла над ними, над их близкими, да и над всем русским народом.

Иллиодор смотрел, как Петр вырезает надпись на кресте и думал: «Сколько мне еще предстоит отпеть душ невинно убиенных христиан этим летом? А сколько воинов могло бы без отпевания лечь в мать-сыру землю? Правильно, что Дмитрий Иванович убедил меня принять священнический сан. Правильно, что я везу к воинам шатер-церковь и буду служить на поле боя».

Петр закончил вырезать надпись на перекладине, встал с колен, трижды перекрестился, поклонился могиле Кирилла и что-то про себя прошептал. Может молился, а может клялся отомстить за смерть своего духовного отца.

Постояв еще несколько мгновений после этого у могилы, сын кузнеца сказал:

— Поехали. Надо спешить.

Присутствовавшие сразу послушались его, поскольку поняли, что этот пятнадцатилетний юноша взял на себя ответственность за них, за голодных воинов, которые сражаются где-то там, в гуляй-городе, да и за весь русский народ.

Упавший с колокольни медный колокол Иллиодор положил в свою телегу, подумав, что он будет совсем не лишним в воинском стане. Потом колокол надо будет отвезти обратно в село и повесить на восстановленной колокольне. То, что храм с колокольней будет отстроен заново, и в нем будет служить новый священник, он нимало не сомневался.

Обоз тронулся в путь. Федор Конь, испытавший душевное потрясение после похорон Кирилла, спросил у сидевшего рядом с ним Иллиодора:

— Отче, что мне дальше делать? Всю свою недолгую жизнь я прожил в монастыре, но не лежит у меня сердце к служению Богу. Мечусь я из стороны в сторону. Вот, еду помогать воинам защищать родину от ворогов. Буду биться, как смогу, но и к воинскому делу у меня не лежит душа.

— Видел я, как ты заканчивал строить монастырскую трапезную, — отвечал ему Иллиодор. — Душа у тебя к строительному искусству лежит. Вот и следуй ее зову. Учись зодчеству. Вот, по случаю, у меня и книга для тебя подходящая есть.

Иллиодор достал из своей холщовой сумки второй толстый фолиант из тех, что ему передал печатник Иван Федоров во Львове. Это был труд римлянина Витрувия «Десять книг об архитектуре».

— Книга эта на латыни, — продолжил священник, но я тебе ее переведу. Там и про то, как кирпич и известь готовить надо, и про то, как фундаменты устраивать, и про то, как крепостные стены и башни ставить, как храмы возводить. Видимо, Богу угодно, чтобы ты зодчим стал, раз нас вместе свел и книгу эту послал тебе через меня.

Федор Конь передал вожжи отцу Иллиодору и стал с жадностью рассматривать рисунки зданий и сооружений, украшавшие фолиант. Погасшие было после похорон отца Кирилла глаза его опять ярко засветились. Рисунки он рассматривал долго, ничего не говоря.

— А почему, отче, ты решил, что эта бесценнная книга мне предназначена? — спросил, наконец, Федор, закрыв фолиант и крепко прижав полученный дар к груди.

— Я это понял, когда увидел, как ты любовно гладил стену трапезной, что построил, — ответил ему Иллиодор. — Только настоящий мастер может так любить свое творение.

Вскоре обоз приблизился к избе Петра. Томимый нехорошим предчувствием, сын кузнеца распорядился укрыть телеги на лесной опушке и попросил Иллиодора подождать там с женщинами на всякий случай.

Остальные мужчины вооружились и отправились разузнать, что происходит впереди.

Выйдя к стоявшему на опушке леса, почерневшему от времени срубу баньки, мужчины увидели, что возле дома кузнеца пасется несколько ногайских лошадей, а также стоит две груженные чем-то телеги.

Один ногаец сидел возле костра, на котором грелся медный казан, и помешивал большой ложкой его содержимое. Второй — только что принес собранный в лесу хворост и укладывал его возле костра. У повара и кострового из-за поясов торчали длинные ножи. Судя по запаху, непрошенные гости варили похлебку из старой козы, обеспечивавшей до этого молоком семью кузнеца.

Матери и сестры нигде не было видно.

Петр скомандовал мужикам подбираться ближе к дому ползком, прячась в давно некошеной траве.

Когда до избы им оставалось два десятка метров из дверей вышло еще два ногайца и пошли к пасшимся невдалеке лошадям, видимо собираясь куда-то поехать.

Юноша поднялся из травы и выстрелил из самострела по одному из вышедших из избы непрошенных гостей. Стрела попала ему прямо в горло и он, глухо булькнув кровью, упал на землю.

Второй ногаец обернулся, выхватил из-за пояса саблю и хотел пойти с ней на Петра, но к нему подбежал Федор, прятавшийся в траве поблизости, и ловко проткнул насквозь рогатиной.

Перед смертью ногаец что-то истошно закричал на своем языке. Повар и костровой, услышав этот крик, вскочили и побежали в лес. За ним побежали двое монастырских мужиков с топорами.

На истошный крик соплеменника из избы выскочило еще два ногайца. Каждый из них держал на плече по узлу, в которые были упакованы нехитрые пожитки семьи кузнеца.

Один из ногайцев, увидев противников, бросил узел, вытащил из-за спины лук, положил на тетиву стрелу и пустил ее в подбегавшего к нему монастырского мужика с топором. Стрела попала тому в плечо, и он упал на колено. Второй ногаец запутался в узле с крадеными вещами и вытащить лук не успел.

Двое монастырских мужиков с топорами наперевес подбежали к ногайцам и попытались их зарубить. Кочевники стали ожесточенно отбиваться от мужиков саблями.

Петр подбежал к оборонявшимся ногайцам и замахнулся на одного из них секирой. Тот закрылся от удара саблей, но ее тонкое лезвие не выдержало мощного удара боевой секиры и расколись пополам. Удар смертоносного орудия пришелся по плечу кочевника и легко отсек от туловища левую руку. Ногаец дико вскрикнул, инстинктивно отшатнулся в сторону и, так и не выпустив сабли из правой руки, замертво упал на землю.

В это время подбежал Федор и заколол рогатиной последнего ногайца.

Увидев, что с вооруженными противниками покончено, Петр стремительно влетел в родное жилище и увидел там душераздирающую сцену.

Посреди избы, на лавке, сидела заплаканная мать, а к ней всем телом прижималась до смерти перепуганная сестра. Одна рука матери была закована в кандалы. Второй браслет кандалов был тоже заклепан, но пуст. Похоже, что кто-то пытался заковать этот второй металлический браслет на руке у девочки, но тот сполз со слишком узкого запястья.

Рядом с его женщинами лежали небольшая наковальня, молоток, зубило и несколько неиспользованных металлических заклепок.

Увидев вошедшего с оружием в руках сына, мать показала ему глазами на занавеску, отгораживающую женский закуток за печью от светлицы. Сын отодвинул занавеску: там стоял невысокий толстый человек восточной внешности, в полосатом шелковом халате, стянутом шелковым кушаком, и в кожаной шапке. Толстяк пытался спрятаться от юноши за большой корзиной из ивовых прутьев, которую их отец использовал обычно для перевозки выловленной рыбы.

Теперь эта пустая корзина явно готовилась для перевозки Насти на вьючной лошади, поскольку к ней были привязаны длинные ремни из сыромятной кожи. Из-под днища корзины выглядывала костяная ручка неловко запрятанного там кривого ножа. Человек в халате, увидев в руках юноши окровавленную секиру, стал что-то горячо объяснять на незнакомом языке, размахивать при этом пухлыми ручками. Потом он сложил ручки вместе и, в знак покорности, протянул их вперед Петру.

Петр связал ногайца его же поясом и положил лицом вниз на пол. После этого он сбил зубилом оковы с руки матери.

Успокоив немного своих женщин, он велел им побыстрее собираться, а сам вывел захваченного пленника на двор.

На дворе он встретил Иллиодора, вооруженного суковатой дубиной. Он услышал крики и прибежал на помощь своим товарищам.

Разглядев пленника Петра, монах заговорил с ним по-татарски:

— Тавил, какая неожиданная встреча! Ты решил не дожидаться, когда к тебе привезут с Руси новых рабов и сам приехал за ними?

Тавил обомлел от неожиданной встречи, но быстро пришел в себя и стал быстро-быстро говорить:

— Что ты, Игнат, какая торговля рабами? Я поставляю зерно и другие продукты ногайским воинам. Меня прогнали прочь с рынка в Кафе, как ты помнишь. К торговле рабами я больше не имею никакого отношения. Замолви за меня словечко перед этим юношей со страшной секирой в руках. Ты же помнишь, как я хорошо относился к тебе — разрешал гулять по Кафе, ходить в церковь и работать толмачом.

— Да, а потом продал генуэзцам, — напомнил, удивленный наглостью торговца Иллиодор.

— Так это были хорошие хозяева. Видишь, ты даже вернулся на родину, стал священником. Разве это плохая судьба?

Иллиодор объяснил Петру, что это тот самый Тавил, который торговал русскими на рынке рабов в Крыму, продал и его, и сестру Хворостинина. Сейчас же он просит его помиловать, поскольку теперь торгует съестными припасами.

Тавил услышал фамилию Хворостининых и тотчас же стал пояснять по-татарски:

— Да, сестра князя Хворостинина жива, она едет в обозе принца Шардана. Принц хочет взять ее в жены. Шардан скоро станет наместником Смоленска, и будет жить с княжной Анастасией в богатстве и чести. Но если ее кто-то хочет выкупить из гарема, то я могу за небольшую мзду помочь. Дело верное, я хорошо знаю принца Шардана.

Иллиодор перевел все сказанное Тавилом Петру.

Тут подошел Федор и сказал, что стоящие во дворе ногайские телеги доверху нагружены кандалами. Для наглядности он показал один экземпляр обнаруженного груза. Это были точно такие же кандалы, как те, которыми сковали мать юноши.

Петр взял у Федора принесённые кандалы, взвесил их в руке и, обращаясь к Иллиодору, сказал:

— Узнай у своего старого знакомого, это такие припасы он поставлял ногайцам?

Тавил понял суть вопроса без перевода и что-то стал лепетать в свое оправдание.

Иллиодор перевел:

— Тавил просит его помиловать. Говорит, что наш Бог велит любить людей и прощать ближним их прегрешения.

— Так то, ближним, а он какой ближний? Он супостат, который пришел к нам на землю грабить, убивать и веру нашу православнуюпопирать. Таким наш Бог не заповедовал прощать преступления. Верно, Иллиодор?

Иллиодор промолчал. Ни в книгах, ни в общении с монахами он не нашел ответа на этот, наверное, самый главный в богословии вопрос — кто есть ближний, которого надо любить.

А Петр и не ждал ответа на свой вопрос. Он точно знал, что врагов народа и православной веры надо убивать. Так же, как это знал князь Хворостинин, стрелецкий голова Огнев, Степан, его отец Гордей и множество других окружавших его хороших людей. А сейчас убить врага должен был он.

Сын кузнеца схватил пленника за ворот халата и потащил силой за избу. Торговец упирался, понимая, чем это ему грозит и что-то страстно говорил на своем языке, видимо, просил пощады. Петр знать, что говорит работорговец, не желал. Перед его глазами стоял образ перепуганной сестры, прижимавшейся к закованной в кандалы матери.

За углом избы Петр со спокойной совестью отрубил Тавилу голову, после чего вытер секиру от крови о зеленую траву, перекрестился и произнес:

— Господи, прости мене, грешного раба Твоего!

Монастырские мужики тем временем подогнали к избе оставленные на лесной опушке телеги. Двух убежавших в лес ногайцев найти им не удалось.

Вернувшись на двор перед избой, Петр собрал всех и стал советоваться:

— Прятать женщин и детей в лесу одних нельзя — сбежавшие ногайцы вернуться с подмогой, выследят их и убьют. Остаться с ними в лесу мы тоже не можем — надо вести припасы в гуляй-город. Что делать будем?

— Мы пойдем с обозом, — ответила ему Евфросиния. — В гуляй-городе тоже опасно, но Дмитрий Иванович со своими воинами нас защитит.

Наталья поддержала ключницу:

— Мы тоже с дочкой поедем с обозом в гуляй-город. Там не только воевода Хворостинин с ополчением, но и Гордей, мужики окрестных поселений. Кроме, как им, защитить нас больше некому. А побьют наших воинов татары, так нам без них и не жить.

Петр велел всем садиться по телегам. Мать и Евфросинию он попросил сесть за поводья ногайских телег с кандалами.

— Это ты хочешь всех татар полонить? — спросил удивленный этим решением Федор Конь.

— Нет, — ответил ему юноша. — Отец сказал, что на нас столько басурман идет, что пушечных ядер может не хватить на всех. А в той книге, что нам Хворостинин показывал, были нарисованы ядра, состоящие из двух половинок, скрепленных цепью. Степан объяснил, что такими составными ядрами можно с большой выгодой по скоплению живой силы противника бить. Цепные ядра, написано, сразу десяток человек поражают. Попробуем действовать так, как немцы пишут, возьмем еще с собой переносную ногайскую наковальню с молотом, чтобы цепи между собой скреплять можно было.

Федор Конь зауважал Петра за смелость и сообразительность и решил, что в бою надо держаться к нему поближе, как в битве духовной надо поближе держаться к отцу Иллиодору. «Ничего, что молодой — настоящий мужик», — подумал он про себя.

По выезду от кузни к дороге продовольственный обоз встретился нос к носу с отрядом немецких наемников под командой капитана Фаренсбаха. Почему рейтары подъехали именно сейчас, а не на час раньше или на час позже, было непонятно. А ведь в таком случае они бы разминулись, поскольку Петр собирался ехать не прямо по дороге на Москву, а обходными путями, по лесным тропам. Тогда ехавшие по смоленской дороге немцы наверняка наткнулись бы на татарскую заставу и непонятно, какова была бы их дальнейшая судьба. Но произошло то, что произошло. Ученые люди называют такие явления редким случаем, верующие — Божьим промыслом.

Рейтар было почти три сотни человек. Все они были облачены в железные кирасы с сегментными, то есть собранными из пластин набедренниками и латные ожерелья. Латная защита рук быть полной, к набедренникам пристегивались наколенники. Рядовые носили на голове бургиньоты — шлемы с козырьком и нащёчниками, офицеры — такие же шлемы, но со складным подбородником, закрывавшим лицо подобно забралу, закрывавшемуся не сверху вниз, а снизу-вверх.

Доспехи весили около пуда и были черного цвета. Это придавало немцам устрашающий вид. Навершие шлемов рейтар было украшено разноцветным плюмажем — торчащими в разные стороны, большими крашенными птичьими перьями.

На ногах всадников были боевые ботфорты — сапоги из толстой кожи с вшитыми в них железными полосами, защищавшими кость голени и подъем.

Вооружены немцы были двумя-тремя, а кто и пятью длинноствольными пистолетами, а также легкими длинными мечами, позволявшими и рубить на полном скаку, и колоть противника.

За отрядом рейтар бодро ехало пять десятков повозок, в которых сидели маркитанты, в основном мужчины, но были и женщины. Они везли с собой всякого рода военное снаряжение, включая порох и свинец, а главное, продукты, из которых готовили в походе пищу. Среди маркитанских повозок была даже передвижная пекарня.

«Понятно, почему они так долго добирались до нас, — подумал Петр, когда увидел подъезжающий отряд немцев с длинным обозом. — Надо порасспросить Степана как он там с немцами ладил в туманной Ливонии».

Степан ехал впереди отряда, рядом с капитаном Юргеном фон Фаренсбахом — молодым молчаливым немцем. Немец был высокого роста, мощного телосложения, с красивым лицом, на котором было написано презрение ко всем окружающим. Капитан немного понимал по-русски — выучился в плену.

Петр сказал Фаренсбаху, что, по просьбе Потемкина, поведет его отряд окружным путем прямо к русскому войску, стоящему в обороне недалеко от деревни Молоди.

Тот безразличным голосом ответил:

— Гут.

После этого немецкий отряд поехал вслед за монастырским обозом.

Степан пристроился ехать на своем коне рядом с телегой Петра. За время достаточно долгой совместной поездки по лесам и оврагам он рассказал сыну кузнеца о своих приключениях в Ливонии.

Вдвоем с Фаренсбахом они поплыли на наемном корабле из Риги на его родину — остров Эзель и пошли ко двору нового ливонского короля Магнуса. Двор тогда был расположен в столице тамошнего округа — Аренсбурге.

Капитан показал королю письмо Ивана IV, в котором тот разрешал ему набирать вольных людей на русскую службу. Магнус был этим письмом не очень доволен, но ссориться с московским царем, от которого полностью зависел, не захотел. От себя он выписал патент, дававший право на набор солдат на подконтрольных ему ливонских землях в отряд Фаренсбаха.

Степан помог составить артикул — условия найма солдат. Фаренсбах объехал всех своих знакомых, разослал письма в Германию, в которой раньше служил и набрал три сотни добровольцев.

Каждый рейтар заключил договор об обязательстве нести службу в течение полугода за плату, в пересчете на московские деньги, 8 рублей. Это было в два раза больше, чем платили стрельцам или детям боярским. Офицер, а их в отряде насчитывалось восемь человек, получали жалование в два раза большее, чем рядовые.

Все наемники прибыли со своим оружием, в железных доспехах и на конях. Степан выдал немцам аванс, а маркитантский обоз подтянулся сам собой. Отряд шел через Литву, но их не задержали, поскольку там недавно умер король Сигизмунд и никому не было дела до небольшого отряда немецких наемников.

— А что немцы за люди-то? — полюбопытствовал Петр.

— Да, так, — неопределенно ответил Степан и поморщился. — Ко всем другим народам относятся высокомерно, считают себя людьми первого сорта.

До Молодей объединенный отряд ехал быстрым ходом около полутора суток и прибыл только под вечер. Петр недавно побывал в этих местах вместе с отцом. Они как раз осматривали тогда по поручению Хворостинина незаметные пути для прохода войск и обоза к холму.

Теперь знание места очень пригодилось. Юноша провел отряд рейтар и обоз по оврагам так, что татарские разъезды их не заметили. Делу помогло то, что накануне днем татары понесли тяжелые потери в ходе первой попытки захватить «русский обоз на холме».

Стоявшие в охране с тыльной стороны гуляй-города стрельцы заметили приближение непонятного войска поздно и чуть не начали палить по нему из пищалей.

Хорошо, что стрелецкий десятник Юрий Нечаев, бывший начальником стрелецкого дозора, узнал начавшего кричать охране издалека Петра. Он приказал отставить стрельбу, убрать рогатки с дороги и пропустил отряд и обоз внутрь русского лагеря.

Петр пошел со Степаном и немецким капитаном в гуляй-город. Как и ожидалось, он получил благодарность от Воротынского за то, что привел рейтар и привез продовольствие. Одновременно его отругали Хворостинин и отец за то, что он привез с собой в лагерь женщин и детей. Впрочем, нагоняй этот был весьма формальным, поскольку оставить их в лесу одних было намного хуже.