Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019

Расплата

Победители. Современная реконструкция

Между тем, Девлет-Гирей никакой хитрости для русской пехоты не заготовил. Он просто хотел увести живыми остатки своих войск обратно в Крым. Аллах отвернулся от него, и нечего было гневить его дальше. Не веривший в высшие силы хан неумело попросил милости у Всевышнего и взамен поклялся больше никогда не ходить набегом на Русь.

В полной тайне хан собрал своих высших военачальников и объявил им, что немедленно уходит из лагеря с остатками личной гвардии. Трем тысяцким он поручал встать со своими воинами в заслон в часе езды от лагеря, двум другим — в четырех часах езды. Заслонам следовало удерживать русских, сколько можно. Все остальные всадники должны были уйти на рассвете по направлению к Дракино, где на противоположном берегу реки их ждала часть обоза. Ту часть обоза, что была в этом лагере, приказано было бросить, поскольку медленно ехавшие повозки задерживали отступление.

Предложенный ханом Девлет-Гиреем своим военачальникам план действий назывался паническим бегством, но сказать ему об этом в глаза никто из оставшихся в живых мурз не решился. Все главы знатных родов боялись, что хан обвинит их в предательстве и даст команду своей страже тут же, на месте, обезглавить, а то и порезать на кусочки, как того русского гонца.

Энвер-пашу о своем бегстве Девлет-Гирей не предупредил. Он рассчитал, что турецкая пехота с обозом уйти от русской конницы не сможет, а без обоза им не пересечь Дикое поле.

Данную мысль хан сформулировал для себя следующим образом: «Пусть этот высокомерный дурак и дальше действует в соответствии с утвержденным султаном Селимом II планом ведения военной кампании. Он не дал мне использовать в сражении бывшую у него под командованием пехоту — держал в лагере не задействованными пятнадцать тысяч человек, не считая обслуги. Пусть теперь сам выводит их в Кафу. Они погибнут в степи, как погибли три года тому назад те турки, которые шли завоевывать Астрахань. У них тоже был утвержденный султаном план: прокопать канал между Волгой и Доном для проводки по нему судов с тяжелыми осадными орудиями. Тогда канал не прорыли, Астрахань не взяли, и практически все турки остались лежать мертвыми в безводной степи.

В следующий раз турки не будут пытаться отнять у меня Русь, которая уже как две сотни лет кормит мой народ. И неплохо кормит».

Девлет-Гирей снялся из лагеря настолько стремительно, что даже не взял с собой личные вещи и казну, поскольку они занимали вместе целых четыре тяжелые повозки.

Энвер-паше доложили, что татары бросают их на произвол судьбы только тогда, когда Девлет-Гирей со своей охраной покинул лагерь. Сначала главный турок пришел в ярость, но потом понял, что попал в ловушку и попытался спасти свое воинство. Он приказал будить всех пехотинцев, строиться в походные колоны и тихо уходить. Всю обслугу турки решили бросить в лагере. Даже имамов не захотели брать с собой, предоставив им самим решать, как добираться обратно до Истамбула.

Турецкий начальник был высокомерен, но не глуп. Он рассчитывал, что если ему удастся вовремя переправиться через протекающую недалеко реку Нара, а потом перебраться на правый берег Оки, то можно будет добраться до оставленной возле Сенькиного брода части обоза и пуститься вместе с ним в обратный путь к Кафе.

Наступил рассвет. Всю ночь лазутчики из числа казаков следили за передвижением противника, и теперь Воротынский знал, что ему делать.

Воевода Большого полка с тяжеловооруженными всадниками помчался вслед за уходившими отрядами конных татар. Казаков и немцев Фаренсбаха он отправил преследовать уходящую к реке Нара колонну турецкой пехоты. Хворостинина определил с пехотой взять штурмом лагерь противника, в котором еще оставалась турецкая обслуга.

Всадники Воротынского галопом пошли по следам отряда Девлет-Гирея. В часе езды от лагеря они встретили первый татарский заслон. Заслон отчаянно держался в течение часа, но был полностью вырублен русскими всадниками.

Еще один татарский заслон задержал русских воинов только на полчаса.

Однако разрыв во времени между движущимися верхом татарскими и русскими отрядами был в шесть часов, а кроме того, татары взяли с собой сменных лошадей. Это преимущество позволило Девлет-Гирею первому подойти к построенному турками под руководством Ибрагим-бея мосту возле деревни Дракино.

По прибытию к переправе, хан увидел, что мост сожжен отрядом вятичей, подплывших к нему на стругах. Вятичи поставили струги на якорь посреди реки и повели из них пищальный огонь по татарам.

Времени для того, чтобы захватывать русские струги, мешавшие переправе на другой берег, не было, и хан повел свои отряды дальше, вниз по течению Оки, к Сенькиному перевозу. Там он спокойно переправился на другой берег и ушел с оставшимися у него двадцатью тысячами всадников в направлении Перекопи.

Воротынский послал вслед за татарами сторожей, чтобы они следили, не вернуться ли кочевники и не станут ли грабить окраины Московского царства. Сил преследовать в почти три раза превосходящие по численности татарские отряды у русских не было. Люди были измотаны почти непрерывными двухдневными боями, многие были изранены, просто голодны.

Воевода Большого полка постоял некоторое время возле Сенькиного перевоза, давая людям и лошадям отдохнуть, оставил у брода тысячу всадников под командой командира полка Левой руки князя Репнина и вернулся обратно, к переправе возле Дракино.

Хворостинин поутру повел свою пехоту к лагерю противника. К удивлению, его воинам сопротивления никто не оказывал. Лагерь был абсолютно пуст.

Странно было видеть, как на том месте, где вчера толпились десятки тысяч людей, остались только лошади, верблюды да тысячи телег, наполненных продовольствием, военными припасами, оружием. На центральной площади лагеря еще гордо развевались на ветру турецкие и татарские знамена.

Наконец, стрельцы поймали одного человека из числа обслуги, который грабил шатер Девлет-Гирея. Стали его допрашивать. Иллиодор, которого Хворостинин взял с собой в качестве толмача, выяснил, что это грек, которого турки взяли недавно в плен при захвате ими острова Кипр.

Грек охотно рассказал, что основная часть обслуги разбежалась по окрестным лесам, а вся турецкая пехота пошла по направлению к реке. Еще он сказал, что в одной из палаток сидит турецкий имам и стережет священные книги. Этим имамом был баба Ширази.

Хворостинин велел отправить грека, а заодно и имама в гуляй-город.

В турецком лагере он оставил небольшую команду под руководством Гордея Старого и Иллиодора, с тем, чтобы они приняли на учет находящееся в нем имущество, прежде всего провиант, а в помощь им оставил мужиков-ополченцев.

В лагере противника нашли богатые трофеи. Здесь были личные вещи хана и его приближенных. Две телеги были гружены ханским оружием и доспехами — мечами, луками, копьями, саблями, мушкетами и пистолетами. Все они были дорого украшены и ни разу не использовались в бою.

В одной из повозок нашли принадлежавшую Энвер-паше казну — двенадцать кожаных мешков золотых султаней. Мешки были крепко завязаны веревками, концы которых скреплены сургучом с оттиском печати турецкого султана. В другой турецкой повозке был большой сундук с драгоценностями — золотыми и серебряными украшениями, усеянными алмазами, рубинами, изумрудами. Кому их собрались дарить турки и за что, было непонятно.

Хворостинин приказал бывшему при нем Степану Литвину отвезти всю казну, драгоценности, ханское оружие и знамена прямо в Александровскую слободу, где располагалась опричная казна.

Сам же Хворостинин разбил свой полк на небольшие отряды и послал их ловить и бить турок и татар по окрестным лесам.

Судьба беглецов была отдана на откуп командирам отрядов.

Юрий Нечаев с приданными ему тремя десятками стрельцов обнаружил всего в паре верст от гуляй-города в сторону Серпухова, на одной из лесных полян, четыре турецкие осадные короткоствольные пушки со всем припасом. При них было полсотни пушкарей и полсотни охранявших их пехотинцев, в том числе два янычара на конях — высокопоставленный командир и его адъютант-чауш.

Турецкий командир в дорогих доспехах, надетых поверх вышитого золотом длинного халата и в чалме, накрученной поверх шлема-шишака, стал злобно кричать на своих подчиненных, явно требуя идти в наступление на стрельцов. Один испуганный пушкарь стал что-то робко возражать. Тогда командир приказал чаушу отрубить бунтовщику голову. Тот беспрекословно выполнил приказ начальника, и голова пушкаря упала на зеленую лесную траву, обагрив ее потоком крови.

Турецким командиром был ни кто иной, как Ибрагим-бей. Только сейчас его неимоверными усилиями четыре тяжелые осадные пушки с огненными припасами удалось довезти до Молодей. Янычаром же, выполнившим приказ турецкого главнокомандующего, был русский, родившийся под Ливнами Иван, сын Савелия. Впрочем, был он уже и не русским, и не сыном Савелия, а правоверным мусульманином, которого звали Балабан, что значило «храбрый молодой человек».

Нечаев скомандовал:

— Бей турок! Командира оставить в живых!

Раздался залп из пищалей: три десятка турок упало замертво на землю. Сам Юрий поразил пулею янычара-адъютанта на коне.

Стрельцы перезарядили свои пищали и дали еще один залп. Еще три десятка турок упало на землю. Оставшиеся в живых бросилась на колени и стали просить пощады.

Нечаев повел своих воинов в атаку на турок с саблями и бердышами наперевес. При приближении стрельцов тяжело раненный Балабан хотел крикнуть им на русском:

— Не убивайте, я свой, меня зовут Иван!

Однако сказать этого он не смог, поскольку родной язык уже совсем забыл, да и каким русским он был без православной веры?

Юрий добил янычара Балабана ударом сабли.

Никто из стрельцов не высказал сожалений по поводу того, что командир дал команду уничтожить турок, которые не сопротивлялись. Ведь всего день тому назад турки беспощадно порубили их товарищей, защищавших подходы к гуляй-городу.

Практики использования рабского труда пленных на русской земле не было. Продавать их на рынке Кафы никто не помышлял. Надежд обменять рядовых татар и турок на русских пленных в Крыму тоже не было, поскольку татары своих из плена не выкупали и на чужих пленных не меняли.

Знатного турка Нечаев сам связал заранее приготовленной веревкой. Вот его можно было попробовать обменять на русских полонян.

Казаки догнали турецкую пехоту недалеко от реки Нара. Они сходу набросились на пехотинцев и стали колоть их пиками и рубить саблями. Турки ощетинились небольшими копьями и, отчаянно отбиваясь, стали отходить к реке. Турок было пятнадцать тысяч, и одолеть их двум тысячам казаков было невозможно.

Тут подъехали рейтары Фаренсбаха в своих черных доспехах и стали расстреливать турок из пистолетов, точно так же, как совсем недавно Хворостинин расстреливал арьергард татарского войска.

Передний ряд всадников рейтарской колоны делал два-четыре залпа, расходился по странам, освобождая позиции следующему ряду, а сам уходил в хвост колонны перезаряжать свое смертоносное оружие. Действие это происходило с немецкой педантичностью и ряды турецких пехотинцев постепенно таяли.

Отступая, турки дошли до реки и попробовали переправиться на другую сторону. Река была не широк-ной, всего аршин в сорок, но в этом месте, на повороте, глубокая и бурная. К тому же мужики из центральных районов безводной Анатолии плавать совсем не умели и в массе своей тонули, не добравшись даже до середины Нары.

Некоторым турецким пехотинцам удавалось все же переправиться на другой берег, и они убегали в степь, где прятались среди высокой травы.

Петр прискакал к берегу Нары вместе с казаками. Он сначала стрелял по туркам из своего самострела. Когда же стрелы закончились, то сообразил, что можно найти брод, переправиться на другой берег и там бить выходящих из воды турок секирой.

Присмотрев невдалеке от места сражения еще не сожжённую врагами деревеньку, он поехал туда и стал искать местных жителей. Нашел только седого деда, который от старости с трудом передвигался на своих ногах, а потому не убежал в лес при приближении вражеских войск, а спрятался на сеновале под крышей своей избы.

— Дед, есть тут поблизости брод через Нару, чтобы перебраться на другой берег? — спросил Петр у старого крестьянина.

Дед был глуховат и потому переспросил:

— Что? Брод? Есть, как ему не быть. Мы по нему перебираемся на другой берег траву косить.

Дед показал рукой на большой ворох пахучего сена, в котором он прятался.

— А тебе зачем брод-то, удалец? — поинтересовался крестьянин.

— Да нам надо турок с той стороны реки встретить и порубить, — нетерпеливо ответил Петр.

— Что? Турок порубить? Это дело хорошее. Подсади меня на своего коня сзади — я и покажу тебе, где нашу речку можно перейти вброд.

Дед показал место переправы. Оно было всего в версте выше того места, где еще шло сражение с турками.

Оставив деда у брода, Петр помчался к своим. Подъехав, он выкликал с поля сражения атамана Черкашенина и рассказал ему, что нашел место переправы через Нару.

Атаман решил посоветоваться со стоящими невдалеке командиром запорожцев и руководившим немцами Фаренсбахом.

Было решено, что запорожцы и немцы останутся добивать остатки турецкой пехоты, а казаки переберутся на другой берег, но не станут ловить укрывавшихся в траве турок, а пойдут через Тарусу, перейдут вброд Оку возле Алексина и поскачут правым берегом к Дракину. Там они попробуют помешать переправе татар через Оку. Про то, что переправы татарских войск в том месте не будет, они знать еще не могли.

Донские казаки по команде атамана перестали палить из пищалей по туркам и поскакали к переправе.

Дед, который поджидал на берегу речки Петра, сказал ему:

— Куда же ты поскакал, удалец? Забыл, что меня надо обратно до деревни довезти?

— Некогда, дед. Надо теперь татар бить! — опять нетерпеливо ответил ему Петр.

— Постой, Петр, — вмешался атаман Черкашенин. — Тебе надо поехать к Хворостинину и доложить ему, что донцы пошли мешать татарам перебраться на другую сторону Оки у Дракина. Пусть он доложит об этом посыльным Воротынскому. Скажи также, что пехотинцам надо подсобить запорожцам и Фаренсбаху турецкую пехоту добить, а то у них боеприпасы заканчиваются.

Информация эта была важная, ее следовало скорее довести до начальства и поэтому Петр беспрекословно отправился обратно к гуляй-городу. Деда он взял с собой и подвез до его родной деревни.

Дед сидел за спиной Петра и ворчал:

— Говорил же я тебе, не спеши! Меня не послушался, так хоть атаман тебя, юнца, в лагерь обратно отправил.

Михаил Черкашенин, действительно, отправил Петра к Хворостинину не только потому, что надо было передать важную весть Воротынскому. Он не хотел брать с собой на серьезное дело пятнадцатилетнего парня, даже такого смелого и смышлёного.

Атаман вспомнил своего сына Данилу, который когда-то был в таком же возрасте как Петр, и его все время приходилось оберегать от разных неприятностей. Сын его из-за плохого присмотра оказался сейчас в татарском плену, и Михаил корил себя за это.

Петр приехал в лагерь и доложил Хворостинину последние новости с поля боя. Тотчас же воевода отправил на берег Нары оказавшийся поблизости отряд смоленских стрельцов, а самого Петра послал с известием о переменах в диспозиции войск к Воротынскому.