Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории - Гапоненко Александр 2019
Афонский монах Иллиодор
Руссикон — русский монастырь на г. Афон. Василий Барский, 1744 г.
После ухода Йосифа, уставший с непривычки торговаться Хворостинин на минуту закрыл глаза. Перед его мысленным взором немедленно предстал облик женщины в черном, которая сообщила ему вчера в храме о послании с Афона.
«Монах! — неожиданно озарило Хворостинина. — Под ногами у него ход в тюрьму, в которой сидит неизвестно откуда прибывший монах. Ему немедленно надо переговорить с этим заключенным, узнать, откуда он и почему пришел в город».
Взяв в проводники дежурного стрельца, князь пошел с ним в темницу. Пройдя по подземному коридору, они вошли через толстую деревянную дверь в подвальное помещение под сторожевой башней.
Свет в подвал попадал через два небольших зарешеченных окошка, находившихся под сводчатым потолком. Стены темницы, несмотря на шедший со двора холод, были покрыты влагой и с них капала вода. По земляному полу в поисках пищи шмыгали большие серые крысы с длинными голыми хвостами.
Помещение было разгорожено железными решетками на три камеры.
В первой, зарывшись по горло в прелое сено, лежали те самые тати и душегубы, про которых говорил городской управляющий. Руки и ноги у них были закованы в кандалы. Эти заключенные не проявляли интереса ко всему происходящему вокруг и на приход наместника не отреагировали.
Во второй камере, укутавшись в длинную волчью шубу, на стоге свежего сена сидел князь Иван Андреевич Шуйский, ожидавший отправки на следствие к Малюте Скуратову в Александровскую слободу. Рядом с ним стояли глиняные кувшины и чашки с остатками еды, переданной, видимо, женой. Этот пленник также не отреагировал на вошедшего Хворостинина.
В третьей камере, у окошка, на высокой копне сена стоял монах и читал книгу. Из окна тянуло холодом, и монах кутался в кусок грязной мешковины, накинутый на плечи поверх грубой рясы из домотканого сукна. На ногах у него были совершенно разбитые кожаные туфли заморского покроя, подвязанные полосками лыка.
Монах был невысокого роста, худой. Света для чтения пленнику не хватало, поэтому он поднимался на носочки, стоял так некоторое время, а потом опускался на всю стопу и, отводя взгляд в сторону от книги, давал глазам немного отдохнуть.
Увидев во время своего вынужденного отдыха, что в подвал кто-то вошел, монах внимательно посмотрел на Хворостинина, закрыл книгу, положил ее в лежавшую рядом холщовую сумку, накинул ремень от сумки на плечо и подошел к дверной решетке.
— Долго я тебя ждал, наместник, а времени у нас мало, — сказал пленник, глядя князю прямо в глаза.
Хворостинин поднял зажжённую свечу, которую держал в руке и осветил лицо говорившего: перед ним был остроносый, без бороды и усов, с совершенно седой головой юноша лет двадцати; глаза его излучали глубокий внутренний свет. Вид у юноши был изможденный, но он не казался сломленным.
— Кто ты такой и зачем пришел в Смоленск? — строго спросил монаха Хворостинин.
Седой юноша ответил:
— Зовут меня Иллиодор, а пришел я из Свято-Пантелеймонова монастыря, что стоит на горе Афон. У меня важное послание для царя Ивана Васильевича.
Услышав эти слова, Дмитрий Иванович обрадовался, что наконец-то нашел посланника, о котором ему накануне говорила женщина в черном перед иконой Одигитрии в Успенском соборе. Он велел стрельцу отпереть решетку камеры и повел монаха к себе наверх.
В приемной палате монах сел на скамью и стал рассказывать наместнику свою историю.
Оказалось, что родился он в Серпухове, в семье грамотного посадского жителя, который зарабатывал на жизнь переписыванием книг и составлением ходатайств властям для тех, кто не владел грамотой. При крещении родители нарекли его Игнатом. Отец хотел, чтобы сын унаследовал семейное ремесло и рано выучил его читать и писать. Тогда выяснилось, что у мальчика абсолютная память и это позволяет ему дословно запоминать содержание всего прочитанного, а также легко усваивать разные языки. Помогая отцу переписывать богослужебные книги, Игнат научился понимать греческий и латынь.
Прочитав множество богослужебных книг, которые брал домой для работы отец, подросток запомнил их содержание и стал помогать приходскому священнику во время служб в храме. Потом приноровился бегать в находившийся рядом с домом Введенский монастырь: читал там книги в богатой библиотеке, помогал братии их переписывать.
Два года тому назад настоятель монастыря послал одного из монахов в Рязань — передать в дар иконы и книги тамошним церквам, сильно пострадавших во время недавнего нашествия крымских татар.
Не испросив благословения у настоятеля и не предупредив родителей, Игнат увязался с этим монахом в дальнюю поездку.
За своеволие юноша был жестоко наказан. Телегу, на которой они с монахом везли книги и иконы в Рязань, остановил по дороге шальной татарский разъезд. Монаха татары не тронули, поскольку их вера запрещала обижать священников и монахов, а вот молодого Игната, облаченного в светские одежды, кочевники взяли в полон. Ему связали руки сыромятным ремнем, посадили на отобранную у монаха лошадь и увезли с собой в Крым. В городе Кафа, или Кефе по-турецки, кочевники продали юношу торговцу живым товаром Тавилу.
Монах устал от длинного рассказа, налил себе из стоящего на столе у князя серебряного кувшина воды в кубок, перекрестился, сделал несколько маленьких глотков, отдышался, после чего продолжил свой рассказ:
— В Кафе торговцы держали рабов-мужчин в карстовых пещерах, входы в которые закрывались железными решетками и охранялись специально нанятыми для этого стражниками. Молодых здоровых мужчин можно было продать по две гривны, и поэтому их неплохо кормили и не истязали.
Когда в город приезжали корабли с покупателями, то рабов выводили из пещер на рынок, расположенный в центре бывшей генуэзской крепости. Теперь крепость принадлежала туркам-османам, как и все южное побережье Крымского полуострова. Турецкие чиновники надзирали за торговлей на рынке, взимали в пользу султана пошлину с каждого проданного раба.
Дальше Игнат рассказал о том, что Тавил никак не мог его продать, даже за одну, уплаченную при покупке у татар гривну, поскольку он был тщедушного телосложения и не годился ни для работы в поле, ни для того, чтобы стать гребцом на турецких галерах.
За время нахождения в плену Игнат выучил татарский язык и от имени разноплеменных и разноязычных рабов вел переговоры с охранявшими их стражниками. Тавил узнал о переводческом таланте русского юноши и стал брать его с собой на рынок толмачить при переговорах с покупателями. Самого Игната он хотел продать венецианцам, которые платили большие деньги за переводчиков. Однако тогда османы вели войну с итальянцами и их торговые корабли в Кафу не пропускали.
Со временем Тавил стал одалживать Игната другим работорговцам для ведения переговоров и брал за это с них посреднические — отдельно за каждую удачно заключенную сделку. Это позволило русскому юноше проводить весь день за пределами пещеры-тюрьмы и возвращаться в нее только на ночевку.
С апреля по октябрь в порт Кафы прибывало множество кораблей и на площадь внутри крепости ежедневно выводили на продажу тысячи русских, литовцев, поляков, черкесов, захваченных татарами в ходе летних набегов. В это время работы для толмача было много. Но с ноября по март по штормовому Черному морю, или как его называли татары и турки Кара Дениз, плавать было опасно, вся экспортно-импортная торговля замирала — рабов на рынке продавали только для местных нужд.
В этот «тихий» торговый период у Игната была возможность побродить одному и по крепости, и по городу. Кафа была большим торгово-ремесленным центром с населением, как Игнат узнал от Тавила, около сорока тысяч человек. Наряду с турками, в ней жили армяне, греки, татары, евреи. Они изготавливали различные ремесленные товары, торговали зерном, солью, фруктами, шерстью, выделанными кожами.
В крепости, недалеко от рынка, где торговали рабами, находился храм Дмитрия Солунского. Этот храм с давних пор принадлежал местной греческой общине. Он представлял собой небольшое прямоугольное каменное здание, крытое глиняной черепицей, с небольшим крестом наверху. Стены и потолок храма были расписаны сценами Страшного суда.
Турки разрешали пленным христианам ходить на службу в этот храм, и он всегда был переполнен людьми, главным образом похищенными женщинами и детьми, которые жили не в охраняемых пещерах, а в домах у своих хозяев. Это был более дорогой, чем мужчины товар и за ним надо было присматривать более тщательным образом.
За столетия, прошедшие с тех пор как Кафа стала центром работорговли, стены храма пропитались страданиями миллионов несчастных, насильно оторванных от своей семьи, своего народа. Ожидая отправки в неведомые земли, люди молили Всевышнего помиловать их, не лишать возможности сохранить свою веру, язык, саму жизнь. Вернуться на родину удавалось лишь единицам. И причиной этого были отнюдь не слабые молитвенные прошения полонян.
Настоятелем храма был грек отец Георгий. Он вел службы на греческом языке, который был незнаком большинству пленников. Игнат предложил священнику помощь в общении с прихожанами, и он с удовольствием ее принял. В качестве псаломщика юношу допустили петь и читать богослужебные тексты на старославянском языке, лишь немного отличающемся от разговорного русского.
После служб в храме Игнат часто вел со священником долгие разговоры на разные темы. Отец Георгий рассказывал ему о положении христиан в Османской империи, об отношении к ним властей. Про то, что главный православный храм Византийской империи в Константинополе — Святую Софию турки приспособили под мечеть.
Однажды священник рассказал Игнату о русском монастыре во имя Святого Пантелеймона, расположенном на горе Афон. Игнат стал уточнять, что это за монастырь, чем знаменит, как выглядит, и священник, который недолгое время сам жил на Афоне в греческом монастыре Ватопед, все ему в подробностях доложил.
Особенно на Игната подействовал рассказ Георгия о том, что он поклонялся хранящемуся в Ватопеде Поясу Пресвятой Богородицы. Это был тот самый пояс, который Богородица послала с небес апостолу Фоме в знак подтверждение того, что она вознеслась.
В качестве толмача Игнат прожил у Тавила почти год. А потом у хозяина начались неприятности с турецкими чиновниками на рынке, и он продал Игната генуэзским купцам, приплывшим в Кафу под флагом крымского хана.
Генуэзцы привезли на большом двухмачтовом нефе в Кафу бумажные и шёлковые ткани, итальянские сукна, различные медные и железные изделия, а обратно загрузились зерном, воском, медом, кожами, а также рабами, которых собирались перепродать в Венецию. Об этом хозяева корабля никому из турок не говорили, но рабы предназначались для комплектации экипажей галер Священной лиги — антитурецкой коалиции средиземноморских католических стран.
Венецианцам позарез нужны были переводчики для управления командами рабов-гребцов на их кораблях. Да и самим генуэзским торговцам нужен был на этот рейс толмач, который бы помог изъясняться с греческим экипажем судна, с двумя десятками купленных ими русских рабов для венецианских галер, да еще и с татарином, который числился по документам хозяином судна.
Во время плавания днем Игнату разрешалось подниматься из трюма, где держали запертыми рабов, наверх, на палубу, на которой трудился греческий экипаж — управлял парусами, двумя кормовыми веслами, следил, чтобы соленая вода не подпортила неодушевленный товар, а одушевленный товар не умер раньше времени. Генуэзцы-торговцы предпочитали сидеть в каюте на корме судна и пить вино, а на палубе посменно дежурили парами наемные арбалетчики из Пизы.
Парусник больше недели шел вдоль побережья Черного моря, потом вошел в пролив Босфор и поплыл мимо бывшего Константинополя, а ныне Истамбула, что в переводе на русский значило «города ислама».
С борта нефа был хорошо виден бывший патриарший собор Святой Софии — Премудрости Божьей. Собор стоял оскверненный: со срезанными крестами и пристроенными к нему высокими круглыми башнями для призыва с их вершины муэдзинами правоверных на молитву — минаретами. Один из минаретов был еще не достроен. Как рассказывал Георгий, после взятия города турками они разграбили храм, сожгли иконы, убили всех находившихся в нем на службе прихожан. По распоряжению османского правительства — Высокой Порты все мозаичные изображения Христа, Богоматери, святых на внутренних стенах и потолке собора были замазаны толстым слоем штукатурки. Теперь православная святыня называлась мечеть Айя София и в ней по пять раз в день велись службы по предписаниям ислама.
Проплыв Истамбул, неф вышел в Мраморное море, а затем, через пролив Чанаккале, ранее называвшийся Геллеспонт, в Адриатическое море.
Еще через три дня плавания, рано поутру, справа по борту показалась вершина высокой горы, схожая с той, которую в своих рассказах описывал отец Георгий. По покрытым зеленью склонам этой горы были рассыпаны купола церквей с золотыми крестами наверху. Игнат понял, что перед ним Афон.
Целый день корабль плыл вдоль побережья полуострова, на котором возвышалась гора Афон. К вечеру второго дня Игнат увидел высоко в горах строения, в очертаниях которых угадывался Свято-Пантелеймонов монастырь, прозываемый еще обителью Фессалоникийцев.
Когда корабль проплывал мимо этого монастыря, неожиданно подул сильный порывистый ветер, на безоблачном небе мгновенно появились грозовые тучи и поднялись высокие волны. Ветер надул косые паруса нефа и быстро понес его прямо на усеянный острыми камнями берег.
Матросы бросились к рулям и стали перекладывать паруса, чтобы сменить курс корабля. Арбалетчики, опасаясь за свою судьбу, принялись помогали матросам тянуть фалы, привязанные к парусам. Про русского толмача на время все забыли.
И тут перед Игнатом предстал образ женщины в черных одеждах, и он услышал звучащий будто бы прямо с небес низкий женский голос:
— Что ты медлишь? Прыгай в воду — тебя ждут в монастыре!
Услышав этот призыв, юноша боком протиснулся к борту судна, незаметно соскользнул с него вниз по веревке, на которой крепился якорь, глотнул, сколько смог воздуха, нырнул и поплыл под водой к берегу.
Когда Игнат вынырнул, охрана увидела, что пленник сбежал, начала стрелять по нему из арбалетов, но поразить железными стрелами-болтами уже не смогла. Ветер далеко угнал корабль, а разворачивать его генуэзцы не стали, поскольку опасались разбиться о прибрежные скалы.
Дома Игнат часто плавал на реке Наре, а потому без труда добрался до берега. Он вышел на сушу меж острых прибрежных камней и пошел по узкой каменистой дорожке наверх, к сияющему в лучах заходящего солнца золотому кресту на куполе монастырского храма.
Какова же была радость беглеца, когда открывший ему ворота монастыря монах, в ответ на его приветствие «Благословите!», произнес на чистом русском языке «Бог благословит!»
Игнат прожил в Свято-Пантелеймоновом монастыре почти полгода. Приходилось много работать в поле, в саду, на виноградниках, чтобы добывать вместе с братией средства к пропитанию и для уплаты налогов. Султан Селим II недавно отобрал у православных монастырей и церквей в Османской империи все земли, вместе с жившими на них зависимыми крестьянами. С переданных же обратно в пользование монастырям земель и зданий следовало вносить в казну огромную арендную плату. Для того чтобы покрыть быстро образовавшуюся задолженность по налогам монахам пришлось заложить здания Свято-Пантелеймонова монастыря ростовщикам.
В свободное от сельскохозяйственного труда время юноша читал книги в обширной монастырской библиотеке. Главным образом, это были труды Отцов церкви, но иногда его внимание привлекали и книги, написанные светскими авторами.
Афонские монахи познакомили Игната с духовной практикой исихазма, позволяющей человеку уподобиться в своей жизни Христу. Для достижения этой цели ими применялись различные технические приемы. Следовало, например, непрерывно повторять Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божие, помилую мя грешного», хранить молчание, исключать из помыслов все греховное, ограничивать себя в пище, одежде, внешних удобствах, регулировать дыхание во время молитв, особым образом чередовать поклоны и крестные знамения.
Исихазм разработал святитель архиепископ Фессалоникийский Григорий Палама, и предназначалось это учение для того, чтобы высвободить заложенные Творцом в человеке силы. Монахи-исихасты в своей деятельности руководствовались принципом: «Если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет».
В библиотеке монастыря Игнат однажды познакомился с молодым греческим монахом Арсением, который ненадолго приехал в Свято-Пантелеймонов монастырь, чтобы изучить письменное наследие Григория Паламы и познакомиться с тем, как его учение используется на практике русскими монахами.
Арсений помогал Игнату понять сложные отрывки греческих текстов, Игнат помогал греку выучить русский язык, чтобы читать на нем рукописи по истории русской монашеской общины на горе Афон.
Вместе с Арсением Игнат поклонялся хранящимся в их монастыре реликвиям. Среди них были частички Честного и Животворящего креста Господня, а также несколько небольших каменных осколков от гроба Господня.
Согласно Евангелию от Никодима, крест Господень был изготовлен из Древа познания Добра и Зла, плодов которого вкусил Адам во время грехопадения. Это Древо росло в Эдеме тысячу лет, а потом царь Соломон приказал срубить его и использовать для строительства Иерусалимского храма. Однако изготовленный из Древа брус не подошел по размерам и не стал частью храма, а был положен, в качестве моста, через небольшую реку.
Царица Савская, пришедшая раз в гости к царю Соломону, не пошла по этому мосту к дворцу царя Израиля, а разулась и пересекла реку вброд. Брусу же, переброшенному через реку она стала поклоняться и предсказала, что он будет еще через тысячу лет использован, как Орудие Страстей.
Вот как это событие было описано потом в одной древней русской книге: «Царица Никавля, и она же Сивилла Савская, увидя въ Іерусалимѣ у Соломона не гніючее древо, на коемъ около тысячи лѣтъ послѣ распятъ Христосъ, въ изступленіи возгласила: Се древо, на немъ же Богъ облеченный плотію умретъ въ воскресеніе».
Соломон, после разъяснений царицы Савская предназначения бруса, велел зарыть его глубоко в землю. Перед распятием Христа брус, сам собой, появился на поверхности земли и был использован для изготовления Креста. После распятия Христа, по обычаю тех времен, Крест был закопан в землю у Его могилы, поскольку был орудием казни. Вновь он был обретен константинопольской царицей Еленой спустя четыреста лет.
Во время разграбления Константинополя крестоносцами частицы Древа были вывезены православными священниками из города и спрятаны в афонских монастырях, в том числе в русском.
Свободное от физической работы время Игнат посвящал не только чтению и поклонению реликвиям, но молитвам и размышлениям о Боге, старался найти свое месте в этом греховном мире. Во время этих размышлений он понял, что его желания и воля ничтожны, по сравнению с величием Бога и созданным им бесконечным материальным миром. Тогда он принял решение отречься от этого мира и исповедовать верность Христу.
Игнат попросил настоятеля монастыря Матфея постричь его в монахи. Настоятель неожиданно быстро согласился, хотя для принятия в монахи обычно требовалось прожить в монастыре несколько лет. Матфей совершил обряд пострига и нарек Игната братом Иллиодором.
На следующий день после пострижения настоятель позвал Иллиодора к себе в келью и сообщил, что он попал в монастырь не случайно, а по его молитвам. Долгое время монахи переводили в монастыре с греческого на московский извод церковнославянского языка Библию. Недавно эта работа была закончена.
Настоятель взял со стола толстый рукописный фолиант, открыл его на первой странице и с гордостью прочитал начальные строки переведенного монахами текста:
— «Иско́ни сътворѝ богъ не́бо и зе́млю. Земля́ же бѣ неви́дима и неукраше́на, и тма̀ ве́рху бе́зъдны. И духъ бо́жїи ноша́шеся ве́рху воды̀.»
Матфей закрыл фолиант и сказал, что теперь, когда Иллиодор стал монахом, ему надлежит выполнить очень важное служение — доставить перевод Библии в город Львов, к русскому печатнику Ивану Федорову.
Печатника в столицу Русского воеводства Польши, вместе с типографией, какое-то время тому назад отправил царь Иван Васильевич для того, чтобы он мог издавать там богослужебные книги на русском языке и распространять их среди местных жителей. Царь сделал это потому, что в Речи Посполитой активизировались иезуиты. В богословских спорах они побивали православных священников и руководителей православных братств, которые не владели греческим и латынью — главными богослужебными языками. Русский же текст Библии поможет живущим за пределами Московского царства православным священникам в духовном стоянии против католиков. Иван Федоров должен был издать Русскую Библию типографским способом, большим тиражом и широко распространить ее.
Потом, сказал настоятель, Иллиодору следует идти в Москву и просить царя пожертвовать денег на выкуп у ростовщиков из заклада Свято-Пантелеймонова монастыря.
Илларион опять прервал свой долгий рассказ и выпил из кубка еще несколько глотков воды. Потом некоторое время сидел молча, закрыв глаза и что-то шепча.
Хворостинин подумал, что монах молится и таким образом набирается сил для дальнейшего рассказа.
На самом деле Иллиодор молился, чтобы никто, до времени, не узнал о том, что вместе с Русской Библией он получил от настоятеля Матфея небольшой шестиконечный крест, вырезанный из Столба Животворящего Древа, на котором был распят Спаситель, со вставленными в него тремя кусочками камня от Гроба Господня.
Эта драгоценная реликвия лежала у него сейчас в находящейся на коленях холщовой сумке. Крест был завернут в невзрачную тряпицу, и стрельцы его во время обыска при аресте не отобрали. Матфей запретил даже говорить об этой святыне с посторонними и велел передать ее царю только тогда, когда им будут посланы деньги на поддержку Свято-Пантелеймонова монастыря.
— А дальше что было? — нетерпеливо спросил князь монаха после пяти долгих минут ожидания.
Иллиодор открыл глаза и, будто бы и не прерывал свой рассказ, продолжил:
— Нашел я Ивана Федорова во Львове, как просил настоятель. Он жил там в келье монастыря Святого Онуфрия и готовил к изданию в своей типографии первую русскую азбуку, чтобы по ней можно было людей грамоте учить. Это была большая книга, на восемьдесят страниц, с иллюстрациями в два цвета.
Передал печатнику подготовленный афонскими монахами текст Библии на русском языке. Иван Федоров подарку очень обрадовался и сказал, что будет готовить рукопись к изданию в своей типографии. Вначале только соберет у русских купцов, входивших в городские православные братства, деньги на издание, поскольку работа предстояла долгая, а платить мастерам — резчикам букв, печатникам, художникам, за бумагу и за краски надо было сразу.
Отдохнул я несколько дней в келье у печатника и засобирался дальше, в Москву. Прощаясь, Иван сказал, что ночью было ему видение, в соответствии с которым мне требуется передать московскому царю две важные книги. Мастер вытащил из стоявшего в углу кельи сундука книги. Вот одна из них.
Иллиодор достал из своей холщовой сумки тот самый толстый фолиант, который изучал в тюремной камере у зарешеченного окошка и протянул его наместнику. Это было типографским способом изданное «Военное искусство кавалерии», написанное Йоханом Якоби Валлхаузеном.
Книга была на немецком языке, и Хворостинин мог только рассматривать в переданной монахом книге многочисленные гравюры, иллюстрирующие текст. На них изображалось различное оружие, воинское снаряжение, доспехи всадников и пехотинцев, приемы ведения стрельбы и упражнения на отработку владения оружием, боевые и походные построения, тактические приемы кавалерии в атаке и обороне.
— Да это как раз то послание, которое я давно жду! — радостно воскликнул Дмитрий Иванович, обращаясь сам к себе. — Эта книга, Иллиодор, нужна не Василию Ивановичу, а мне. Царь мне поручил найти способ, как нашим ратникам победить в бою татарскую конницу.
— А что за вторая книга, монах? — полюбопытствовал тут же Хворостинин.
— Вторая, точно не для тебя, княже, — ответил Илларион. — Это трактат римлянина Витрувия «Десять книг об архитектуре». Она про искусство зодчества.
— Про зодчества не для меня, — согласился Дмитрий Иванович. — Передашь эту книгу при случае царю.
Все было замечательно, за исключением того, что книга о военном искусстве была на немецком языке, которого ни князь, ни монах не знали.
Хорошо, что Хворостинин вспомнил, что немецкий язык разумеет его боевой холоп Степан Литвин, обучавшийся до пленения пару лет на юриста в Ростокском университете. Князь велел позвать слугу.